José Luís Peixoto

С опускающихся небес

Страх, по ту сторону неба, под кожей, казался очень далёким. Страх ждал меня, улыбался мне, но я держал мать за руку, и страх казался очень далеким. Мамины пальцы сжимали мои пальцы. Что-то невидимое, теплое и светлое, передавалось между нашими руками, и значительно превосходило нас размерами. Я смотрел в небо, поскольку оно было так же велико, как то что существовало между мной и моей матерью. Звук захлопывающейся входной двери. В ярком свете того утра я чувствовал, как что-то закрылось навсегда вместе с дверью нашего дома. Мы с мамой, держась за руки, двинулись через улицы городка. Я не знаю, как выглядели наши лица. В течение моей жизни я часто останавливался, чтобы посмотреть в лицо матери. Я помню его улыбающимся, объясняющим мне истину, плачущим. Тем утром мы шли сквозь холодный воздух и резкий свет. Наша одежда была почти новой. Я был ребенком. Я и не подозревал о том, что сейчас является несомненным для меня: любовь, моя память о тебе как острый нож, и желание, и яд, и страх. Я был ребенком. Возможно, кто-то скажет: ты уже взрослый. Мне было девять. Добравшись до площади, мы остановились и стали ждать. Мамины пальцы сжимали мои пальцы. Утро окружало нас. Подошел автобус, и площадь заполнилась людьми. Рука в руке, мы поднялись по ступенькам.

Сидя возле окна, я видел мир перед собой. Деревья проплывали мимо нас. Поля вдалеке. От моего дыхания стекло запотело. Деревья и поля превратились в трехцветные расплывчатые пятна. Я протер окно ладошкой, и очертания деревьев потекли по стеклу плотными, холодными каплями. Шум двигателя был как звук вращающего мир механизма. Время от времени я смотрел на хранящую молчание мать. Во время всей поездки, которая теперь кажется меньше мгновения, мы просто сидели там. Мама и я, вместе и порознь. Мы вышли из этого автобуса и взобрались по ступенькам в другой, который привез нас в большой город. Чем дальше мы были от нашего городка, тем медленнее, казалось, текло время. Теперь, в моей памяти, всё это путешествие меньше, чем мгновение.

Моя мама и я. Наша одежда была почти новой. Мы стояли перед госпиталем, и я смотрел на это здание, окна которого были всем, что я мог видеть. Мы с мамой пошли к нему. Небо над госпиталем было подобно надежде в те моменты, когда ты пытаешься поверить невозможным словам. Я ничего не говорил, потому что смотрел по сторонам. Мама носила золотую брошь на воротнике пальто, ее волосы были зачесаны наверх, как когда мы ходили на свадьбы или похороны, и от нее пахло духами, которые она купила давно. У меня, как и сейчас и как когда я родился, был только мой страх и мой внимательный взгляд. Моя рука в ее руке. Мы вошли в госпиталь. Моя рука в ее руке. Палаты, коридоры, лестницы, коридоры, лестницы. Лампы, освещающие всё вокруг резкими белыми пятнами. В больничных коридорах не существует дней. Существует время. Мы поднимались по лестнице, как будто вступая всё глубже в это застывшее время. Время, которое существовало вне дней. Мы достигли коридора, где была палата, в которой лежал мой отец. Медсестра сказала, что мне лучше не входить. Возможно, кто-то скажет: ты уже взрослый. Мама попросила ее позволить мне войти и увидеть отца. Медсестра ответила, что она не должна впускать детей. Мама сказала, что мы проделали долгий путь. Я слышал, как мама сказала, что это может быть последний раз, когда я увижу моего отца в живых. Я слышал, как мама сказала, что это может быть последний раз, когда я увижу моего отца в живых. Мама сказала: пожалуйста. Медсестра отвела взгляд. Мама тронула ее за руку и сказала: пожалуйста. Я всё еще помню лицо моей матери, просящее, умоляющее.

Мы позабыли раздраженное лицо медсестры, когда нам остался всего лишь один шаг до входа в палату, где лежал отец. Один шаг. Его голова, лежащая на подушке. Мой отец. Он смотрел на нас из глубин этого застывшего времени. Его тело под белыми простынями. Как только мы приблизились к нему, притянутые его пристальным взглядом, я вспомнил, как когда-то давно мы рано вставали по утрам в воскресенье и ходили вместе по полям. И зайца, выскакивающего из кустов. И выстрел ружья. Когда мы подошли к кровати, мамины пальцы выпустили мои, чтобы я мог сам подойти к отцу. Его истощенные руки, обвивающиеся вокруг меня. Его усы, колющее мое лицо. Его теплые слезы, от которых моя щека стала влажной. Когда отцовское тело отодвинулось от моего, я посмотрел на него, робея, стыдясь. Если бы мы были в поле, и я следовал бы за ним, в то время как наши ноги топтали бы влажную листву, - я сказал бы очень много вещей. Я бы мог рассказать ему так много. Но я смотрел на него, робея. Стыдясь. Если бы мы были в поле, я позвал бы его. Голосом, который у меня был в девять лет: папа. Я мог бы сказать ему так много. Но мы молчали. Его лицо, печальное и изможденное, смотрящее на меня. Со слезами. А я чувствовал стыд, робость. Он поднял глаза на маму. Выражение ее лица, когда она голосом маленькой девочки спросила, не стало ли ему лучше. Ее слова сказали меньше того, что мы все знали.

Я не знаю, как прошел тот час. По его окончании моя мама, не глядя на часы, знала с покорностью, что время нашего визита истекло. Ее глаза, пристально глядящие на отца, стали еще более грустными. Руки отца, обвившиеся вокруг меня. Я никогда не забуду руки отца, обвившиеся вокруг меня. И лампу, освещающую его палату. Белые простыни. Железные кровати. Грязные стены. Мой отец и я. И конец мгновения. Мамины пальцы, схватившие мои пальцы. Перед тем как покинуть комнату, мы оглянулись на отца. Его голова на подушке. Его тело под белыми простынями. Его взгляд. Конец мгновения. И застывшее время. Коридоры, лестницы и палаты. Тени, проплывшие мимо нас. Под лампами на потолке, как будто спасаясь бегством, мама и я шли рука в руке. Я был ребенком. Я и не подозревал о том, что сейчас является несомненным для меня: любовь, твой взгляд как течение реки, и желание, и яд, и страх. Я был ребенком. Это было абсолютное время. Мама и я, рука в руке. Мы шли, будто спасаясь бегством. Тишина состояла из больничных звуков, смешанных с приглушенными голосами. Взгляд отца сопровождал нас. Мы шли внутри него.

Выйдя из госпиталя, мы остановились. Мама и я. Наша одежда была почти новой. Мы были так же хрупки внутри, как и в момент нашего рождения. Мы сели на траву. И госпиталь, окна, трава и деревья исчезли. Всё исчезло. Небеса над нами опускались. Не было ничего вокруг нас, кроме неба. Наши тела, сидящие неподвижно и охваченные этим небом, которое, там, было бесконечным. Небо, охватившее нас, было всем, что есть. Мама заплакала. Я заплакал. Мы сидели там, в небе, плача. Наша почти новая одежда, наши лица и бесконечное горе - все поглощено небом. Вечная тишина окружала нас. Небо над нами опускалось. Мамины пальцы сжимали мои пальцы.